Кончил и закурил.

понедельник, 05 октября 2009

22:23

Эйдан

Смерть едет на единороге в ад

Ф-фух, дописал.
Дорогой Доктор как-то раз высказал робкое желание фик по картиночке, а потом я обнаружил, что картиночка пожевала мой мозг, и деться от этого текста уже никуда не мог.
Ита-а-ак, дорогие. Я даже шапку ради такого напишу. х)

Название: Крошка
Размер: мини
Рейтинг: R
ВАРНИНГ: ИНСЕКТОФИЛИЯ (секс с насекомыми, хуле)
Для дорогого Dr. Noname с нечеловеческой любовью. :alles:

По картиночке.
Не вычитано ни хрена)

Картиночка

ТекстКрошка. Крош-шка-крошшшка.
Ему не нравилось это прозвище. Ни-ког-да. Было в нем что-то такое, отзвук какой-то хитиновый, будто кто-то набрал пригоршню тараканов и раздавил, панцири насекомых лопались с тихими щелчками: "Кррршшшк".
Но так его звала мама, и бабушка, и вообще все. И даже сам Крошка привык. Ну, Крошка и Крошка, и ладно. Не Антон-гандон, и не Эдик-педик же.
И все-таки прозвище ему не нравилось. Было в нем что-то насекомое.
Насекомых он тоже не любил. И, если уж начистоту, вовсе боялся. А как их не бояться - кусачих, ядовитых, противных, крошечных? Может, оно было и по-девчачьи - бояться эту дрянь, да только вот казалось единственно правильным.
Когда оказалось, что у него ужасная аллергия на укусы ос, Крошка совсем не удивился. Это было логично, неспроста же он боялся этой дряни насекомой.
В общем-то, все Крошкины воспоминания с раннего детства были полны ненависти к представителям этого класса. Беспозвоночные, членистоногие, отряд трахейные; Крошка знал не меньше среднестатистического учителя биологии, Крошка даже чуть не вступил в кружок "Юный Энтомолог", чтобы знать врага "в лицо". И чтобы накалывать насекомых на булавки, конечно же.
А у случайно залетевших мух Крошка отрывал лапки и крылышки, содрогаясь от отвращения и рвотных позывов, а потом долго мыл руки с мылом.
Лирика и воспоминания, воспоминания и лирика. Ха-ха.
Как-то по телевизору Крошка увидел, как оса убивает паука и откладывает в него яйца. Эпизод запомнился остро, отпечатался на внутренней стороне век, и в ту ночь он так и не смог заснуть. Он никогда не мог бы и представить себе, что в жизни все будет так же, как и в этой тридцатисекундной сценке.
Все было даже не тридцатисекундно, все было гораздо быстрее: невнятный отдаленный гул, становившийся все громче, под конец ставший оглушительным, что-то вцепилось в Крошкин живот, раздирая ткань футболки и джинсов, царапая кожу, жестко прижалось, приподняло, и все гудело, жужжало. Крошка истошно орал, надрывая связки: извернувшись, он увидел мельком черно-оранжевое полосатое брюшко, но в основном, конечно, он заглянул в фасетчатые глаза величиной с Крошкин кулак. Опустив голову, он увидел, как тонкие хитиновые лапки ловко раздирают его одежду, отбрасывая лоскутки в сторону. В Крошкиной голове мелькнула было идея сломать эти лапки и сбежать от блестящего жужжащего кошмара ростом с него самого, но при одной лишь мысли, что придется коснуться этой гадости, он аж передернулся - и заорал во второй раз, осознавая, что он прижат к брюшку твари голой спиной.
Насекомое подхватило Крошку где-то под ребрами, оставляя на бледной коже маленькие кровоточащие уколы шипованых лапок, ерзало, царапалось хитином, притягивая ближе, и Крошка все думал, что сейчас его ужалят, убьют, разорвут, яйца в него отложат, и ждал своей скорой и неизбежной кончины ровно до тех пор, пока большое, твердое, гладкое не сунулось между ягодицами, не стало мучительно протискиваться. Тогда он заорал в третий раз, жалея, что его не убивают.
Потом Крошка орал не переставая, пока голос не сел. Орал он и тогда, когда толкнуло его сверху, роняя на локти и колени, и когда, задыхаясь и рыдая, пытался выползти из-под насильника, и когда прогибался в спине, отставляя зад, чтобы эта гадость как можно меньше его трогала.
Мутант этот сраный, урод-переросток скрежетал жвалами негромко и настойчиво, и все казалось, будто шепчет в ухо тихонько: "Крошка, Крошка," - как в сопливых дамских романах любовники друг друга по имени зовут.

А под самый конец ему, признаться, показалось, что он и сам уже в насекомое превращается. Ему начало это, да-да, это вот, уродливое, болезненное, неправильно казаться привычным и знакомым, будто каждый день так. Хреново ему было – хоть ложись и выноси: и больно, и страшно, и противно, и чего только не, а удовольствие получал такое, какого ни разу не испытывал при мастурбации, а большим хвастаться не приходилось.
Крошка навстречу подавался, зад костлявый вскидывал, дрожал, как в ознобе, подставлялся под движения лапок, топчущихся по спине, терся о хитин. Хотел было рукой себе помочь, но не получалось дрочить в частом, вибрирующем ритме, задаваемом насекомым.
Ну а как же можно чувствовать-то такое, если ты только сам не полосатая тварь? Он, к примеру, с утра даже гольфы в черно-рыжую полоску зачем-то надел. И мерещилось ему, будто бы он с усиками. И с крыльями. И весь такой поскрипывающий, шуршащий: изорался Крошка так, что мог только всхлипывать и шелестеть.

Пока было плохо - казалось, никогда пытка не кончится, а чуть только стало хорошо... все хорошее быстро кончается. Всегда.
Нашуршавшись, нашелестевшись, стерев колени и локти о землю, а спину - о хитин, Крошка лежал, чувствуя под животом лужу собственной спермы и слушая удаляющийся гул. Ему снова хотелось кричать. И еще - немедленно окуклиться.
Нас-с-секомое. Крош-ш-шка.

@темы: lytdybr, fiction