[A1dan]

Про Спандайна и некую безымянную особу, родителей достойного их отпрыска, Спандама. В основном, конечно, про Спандайна.
Махровый фанон. Предупреждений никаких, кроме, разве что, того, что я писал унылую бытовуху.
Черта с два я это вычитывал. На одно только написание я убил весь выходной.
Мне очень стыдно посвящать это кому-то, так что выражусь так: вся ответственность за это безобразие лежит на Dr. Noname.

1200 слов.

Несмотря на разбойничью рожу и свинские манеры, Спандайн умел очаровывать дам. Возможно, дело было в его голосе, который как нельзя лучше подходил для нашептывания в алеющие от смущения девичьи ушки клятв вечной любви, возможно, в деньгах, которыми он сорил направо и налево, но этот тип пользовался успехом у особ женского пола всех возрастов и всех слоев общества.

Женщины Спандайна никогда и ничего от него не требовали. Это было необходимым, но отнюдь не достаточным условием существования рядом с ним. Тем не менее, рядом с ним постоянно кто-то был, кто-то достаточно наивный, чтобы думать, что в промежутках между скупкой цирков шапито, доспехов, коллекционных солдатиков и прочих невероятно мальчишеских игрушек шеф СР5 одаривает своих любовниц шелками, мехами и бриллиантами.
Заявление из уст некрасивой красноносой пигалицы: «Это твой сын, и ты должен забрать его к себе», - повергло Спандайна в такой шок, что он позабыл отнекиваться от отцовства, как бывало уже не раз, и осторожно отодвинул край пеленки с личика младенца, спящего у женщины на руках.
Первой чертой лица, бросившейся ему в глаза, был красно-лиловый нос младенца. Точно такого же цвета рубильник был у его матери, и тут не возникало никаких сомнений в их родстве. Что же до его отцовства… сомнений не возникало и тут, ребенок был похож на крошечного Спандайна не только чертами лица, но даже нездоровым сероватым цветом кожи, совсем не свойственном краснорожим крикливым кулечкам, которые, как Спандайн свято был уверен, и являются детьми в первые пару лет их жизни.
Вглядываясь в черты лица ребенка, Спандайн испытал смутное ощущение, которое было похоже на те чувства, что он испытывал, когда обнаружил в руках ребенка, игравшего на улице, очень редкую литую фигурку всадника на коне, созданную несколько столетий назад, и отобрал ее у сопляка.
Единственные сомнения, возникавшие у Спандайна, были связаны с тем, что он никак не мог понять, что же заставило его переспать с этой страшенной девицей.

Голова некрасивой девочки набита романтической чушью куда плотнее, чем среднестатистическая красивая женская головка. Больше всего бредней о принцах на белых конях в головах настоящих уродин. К слову, именно из них получаются самые циничные стервы, если уродина похорошела с годами, и самые злобные мегеры, если ей повезло куда меньше. Бывают, впрочем, и такие, которые сохраняют всю это сопливо-сахарную чушь в голове очень-очень долго.
Она рассталась с мечтами о прекрасном принце (у принца был проникновенный голос, полосатый плащ и любовь к рубашкам поросячьего цвета) примерно тогда, когда обнаружила, что беременна, а принца к тому моменту и след простыл.
Первые месяцы беременности проходили очень тяжело. Каждый раз, когда ее скручивало в порыве безудержной тошноты, вместе с полупереваренной пищей и желчью из нее выходили все эти мечты о долгой и счастливой жизни с любимым мужчиной. По крайней мере, ей так казалось.
Родители узнали почти одновременно с ней, она просто подошла к матери и сообщила «радостную» новость. Реакция была вполне предсказуемой, такой, какая обычно бывает в тех романах, где хэппи-энда не предвидится: мать рыдала, отец ругался и даже выдрал ее ремнем, и в будущем, согласно законам жанра, ожидался семейный заговор с целью заполучить в женихи подходящего юношу, а дальше несчастливая семейная жизнь, дети, интрижки на стороне у обоих супругов, старение, скука, ссоры, и лишь на склоне лет она вновь увидит своего принца, который будет глубоко несчастен и одинок, который будет оплакивать потерянную любовь, и вот тогда-то она, позабыв про честь, про семью, про все, как в молодости… Стоп, - обрывала она себя, - вот без этой части про принца.
Подходящий юноша так и не нашелся, ее приданое было не настолько велико, чтобы кто-то закрыл глаза на ее красно-лиловый нос, на сиреневые волосы, висящие неопрятными патлами или собранные в куцый хвостик, на тощие ноги колесом и почти полное отсутствие груди.
И где-то после этого девочка решила взять все в свои руки.
Прекрасный принц уже не казался ей принцем, да что там, он даже не казался ей просто симпатичным, он состоял из одних недостатков: жадности, разбойничьей рожи, неумения доставить девушке удовольствие (она недоумевала, что такого женщины находят в сексе, как это может быть приятно, когда это так больно, и почему все было вовсе не так красиво, как в романе, без предварительных ласк, и не в постели, а где-то в кустах в городском парке поздно вечером; словом, это был худший опыт в ее жизни), и даже плащ у него был дурацкий.
Впрочем, человек в дурацком плаще был богат. Этот подонок – с некоторых пор она называла его именно так – должен был как минимум забрать своего ублюдка на воспитание и обеспечить ей нормальное существование, раз уж ее репутация настолько подмочена. Спасти положение можно было большим количеством денег или свадьбой, и она была твердо намерена получить то или другое.
Матери Спандама не хватило упорства и хитрости, чтобы женить на себе вольнолюбивого Спандайна, всю жизнь мотавшегося от юбки к юбке. Зато ее страховидности хватило на то, чтобы она вернулась в родной город и до конца дней жила безбедно, взамен даже не заикаясь о сыне и, самое главное, о его отце.

Возможно, он выбрал ее, проигнорировав куда более красивых женщин, именно за ее исключительную уродливость. Девчонка была так страшна, что это было даже смешно. Тощая хрящеватая шея торчала из ворота платья (бедная дурочка даже не могла позволить себе декольте, она была плоской, как доска, и мосластой, как старая курица!), и когда ему пришлось целовать эту шею, он испытывал почти непреодолимое желание стиснуть на ней пальцы и раздавить к чертовой матери все эти хрящи. Да, вполне может быть, что он не удушил это нелепое создание из жалости, не сбежал из этих кустов, на ходу застегивая штаны лишь потому, что он был пресыщен красивыми женщинами и был готов отказаться от любой из них ради чего-то нового. Но эта версия ему совсем не нравилась, от нее несло каким-то извращением.
Уродинка, конечно же, была девственницей, что означало долгие уговоры, кровавые пятна, никакого удовольствия для нее, да и для него тоже не слишком много приятного в сексе с зажатой стеснительной девчонкой. Ничего нового, ему уже приходилось иметь дело с неопытными партнершами. Даже внешность девчонки ничего не меняла, мимолетное желание удушить ее рассеялось, когда он вставил ей. Да и раздражение, которое он испытал, увидев, что он чуть замарал штаны и край рубашки в ее крови, было вполне привычным, он терпеть не мог, когда его вещи пачкались.
Зачем же тогда он соблазнил ее? Вопрос оставался открытым, подходящего объяснения все никак не придумывалось, и он выкинул эту проблему из памяти на десять с небольшим месяцев.

В те редкие моменты, когда Спандайн бывал в детской – а бывал в детской он от силы раз в неделю, исключительно чтобы посмотреть на эту маленькую личинку человека в пеленках, по-прежнему до странности похожую на него, и поставить галочку напротив пункта «отцовские обязанности» в мысленном списке дел – в эти моменты у него вновь всплывал вопрос, какого же все-таки черта он спал с этой уродинкой?
Как-то раз его озарило. Прямо там же, в детской, когда он держал изрядно потяжелевший за пару месяцев кулечек на руках. Конечно же, он сделал это из жалости. Он, Спандайн, оказался настолько добр и благороден, что подарил этой страшилке лучшие воспоминания в ее жизни: и как он ухаживал за ней целых шесть часов, и ее первый поцелуй, и ее первый раз, и ее первого ребенка – все, все, что только было в ее серой скучной жизни! Спандайн надулся от гордости, осторожно потыкал ребенка пальцем в нос, что означало проявление ласки, отдал отпрыска кормилице и умчался баловать и поощрять себя за то, что он так добр.