А хорошо же сейчас на улице.
Летний вечер, стрижи судорожно выкрикивают все, что не успели проорать за день. Дорога шумит - офисный планктон судорожно возвращается домой, чтобы успеть на одиннадцатичасовой выпуск новостей. Розовый цвет, в который на закате красит небо дом напротив, выдохся. Лоджии уже не слепят, отражая закат. В окно залетают первые, блядь, комары за вечер, часам к одиннадцати, когда сумерки выплывут из комнаты на улицу, дрянь насекомая будет виться, тоненько звенеть и наполнять непониманием, мол, как же это так, такая хуйня мелкая, пищит вроде негромко, а гляди ж ты, слышно даже через звуки колонок!
Сейчас бы на улицу, с пивом, сигаретой, с чипсами какими-нибудь, или семечками там, - крутится в башке мысль, наполняя уверенностью, что ты произошел от гопника, а вовсе не от обезьяны, или там отца своего, имярека батьковича. Впрочем, подобное самоуничижение не мешает отчаянно жаждать предаваться вредным привычкам на свежем воздухе.
Шурка дрыхнет, свернувшись клубком на полке, и лишь иногда лениво открывает один глаз и дергает ухом, если вдруг с улицы доносится громкий звук.
Деревья, твари, выросли так, что и дороги толком не видно, а все равно не мешают по ночам метаться каким-то пятнам света по стенам, а пятна света, между прочим, напрямую связаны с машинами тех засранцев, которые по ночам разъезжают где-то там, вместо того чтоб дома дрыхнуть. За-а-ависть. Дом этот тоже... высер архитектурный, до чего же он весь уродливый и красно-рыжий, бесит, сучечка.

А недавно оказалось, что какие-то рабочие по приказу пидарасов, благоустраивающих город, сковырнули мои любимые качели, карусели и горку. Качели почти всегда сломанные были, но в те редкие периоды, когда их заново приваривали к петлям, я с них не слезал. Я с них спрыгивал, вот так-то. Как-то раз меня переебало по хребту качелей на излете, да и коленки я расквашивал неоднократно, но все это меркло и бледнело по сравнению с ощущением полета, когда я прыгал с сиденья куда-то в движущийся вокруг мир. Ощущение мгновения невесомости, которое я испытывал в первые доли секунды своего свободного падения, въелось куда-то в мозги так, что с тех пор я летаю во сне только с такими же ощущениями. На каруселях тоже сколько прокатался, помню, как удивился, когда жопа перестала помещаться в подножку, помню, как разогнали карусель, а я отпустил ноги, и тоже... летел. Центробежную силу с тех пор я полюбил, хотя и не узнал о ней ни черта, учась в школе. Как-то напугал бабок, сверзившись с тех же самых каруселей, проскользив пару метров в клубах пыли и остановившись возле их лавочки, отчаянно напоминая себе потерпевшего аварию мотогонщика. А горка... сколько штанов я прорвал и протер, катаясь на ней в детстве! Сколько раз бился головой об лед! Именно на ней я впервые примерз языком к железке!

Дурак я, наверно. Все вокруг поменялось, а я как будто бы отстал от этих перемен, застрял где-то.