Смерть едет на единороге в ад
Усопп и Нами внезапно.
Спросил:
- Боишься? - и дрожал так, что аж нос его длинный трясся, мол, у меня болезнь "мне-страшно-до усрачки".
И взял ее за руку: пальцы длинные, тоже мелко подрагивающие, тонкие вцепились.
- Боюсь, - призналась она, жмурясь.
Кто-нибудь другой сказал бы: " Не бойся, я с тобой, не дам тебя в обиду". Он, вроде, собирался, попробовал было задрать нос да грудь колесом сделать, а потом ссутулился, сжался:
- И я боюсь.
И тоже крепче в ее руку вцепился.
Так вот и стояли, с рогаткой и Клима Тактом, держась за руки, пока остальные чуть ли кипятком не писались от восторга: "Ура, махач!"
Бояться не позорно, и вообще.
И кто-то из них сказал, а может, это сказали они оба, а может, не сказали, а вовсе подумали хором:
- А давай бояться вместе?
Спросил:
- Боишься? - и дрожал так, что аж нос его длинный трясся, мол, у меня болезнь "мне-страшно-до усрачки".
И взял ее за руку: пальцы длинные, тоже мелко подрагивающие, тонкие вцепились.
- Боюсь, - призналась она, жмурясь.
Кто-нибудь другой сказал бы: " Не бойся, я с тобой, не дам тебя в обиду". Он, вроде, собирался, попробовал было задрать нос да грудь колесом сделать, а потом ссутулился, сжался:
- И я боюсь.
И тоже крепче в ее руку вцепился.
Так вот и стояли, с рогаткой и Клима Тактом, держась за руки, пока остальные чуть ли кипятком не писались от восторга: "Ура, махач!"
Бояться не позорно, и вообще.
И кто-то из них сказал, а может, это сказали они оба, а может, не сказали, а вовсе подумали хором:
- А давай бояться вместе?
